Пасьянс в четыре руки - Страница 25

Хватал Севка уже пустоту. Ну, то есть это его осязание вопило, что он держит отнюдь не пустое место, а очень даже реального человека. Тонкая талия, узкие бедра, широкие плечи… Димка только казался тощим и хилым, на деле же пропорции его тела были вполне себе гармонично соблюдены матушкой-природой для его роста. Севка мгновенно сделался пунцовым от смущения, но рук так и не разжал, хоть и мечтал если не провалиться на месте, то сгореть и не маяться.

Его глаза отказывались верить в то, что он удерживает нечто. «Пусто!» — истерило зрение. «Ничего подобного!» — утверждала физиономия, вжавшаяся в крепкий подтянутый живот.

— Извини, мне надо было убедиться… — пропыхтел парень. — Осязание обмануть не получится… даже если ты продолжишь дурить мое зрение.

Играть было неожиданно приятно. И сосредоточиться получилось неожиданно легко. Будто его собственный разум ждал этого внутреннего «щелчка» и радостно откликнулся, мгновенно забывая о насущных проблемах. Получилось странно: черно-белая плитка пола точно «потекла» вверх. Или это он сам «потек», превращаясь в фон. Уровнями. И выглядело это не смешно. Скорее жутковато. Он менялся как хамелеон, пока окончательно не слился с окружающей его обстановкой.

Дима рассмеялся и сбросил морок.

— Да, осязание у нас только Кира может обмануть и то если очень постарается. Мне это воздействие, увы, недоступно, — он легко коснулся руки ученика, все еще обнимающего его. — Я вижу тебя. Ты держишь меня, но кажется, что это кафель меня обнимает, а это недопустимо. Да и по краям твоего тела квадраты пола целые, хотя они должны служить продолжение настоящих, тех, что на полу. Но у тебя хорошо получилось передать цвет и границы. Сева, ты торопишься, — Дима провел ладонью по его макушке, словно сбрасывая воздействие и заглядывая в голубые глаза. — Я понимаю, что тебе интересно сейчас попробовать все. Но давай начнем с основ.

Тот покорно отпустил его и развернулся назад к столу и остывшему ужину.

— А знаешь, как проще всего его скрыть? Уничтожить! — роза снова стала вилкой, на которую он поспешил наколоть кусочек золотистой картошки. Даже едва теплая она была невообразимо вкусной. — Я бы предложил тебе присоединиться ко мне, но у тебя на тарелке ничего нет. — Одинокая полоска ветчины царственно возлежала на белом фарфоре. — Но я сегодня милостив… Так что ешь.

Дима фыркнул, вспоминая, как его самого учила Кира. Мягко, играя. Может, ему тоже попробовать с Севкой так?

— Ну, спасибо, — протянул он, глядя на уплетающего картошку парня смеющимися глазами. — Ты действительно очень великодушен. Но я, пожалуй, не воспользуюсь твоей милостью, — он придвинул к себе тарелку, смахнул с нее морок и тоже взялся на вилку. Покосился на стремительно заканчивающуюся еду у соседа по столу, бросил слабенькое воздействие. И картошка в тарелке Севки вдруг запахла… клубникой. Спелой, свежей клубникой.

Сева подозрительно принюхался. Помахал рукой над тарелкой, поморщился и отодвинул от себя подальше.

— С твоей стороны это изощренное издевательство… Голодному человеку клубнику совать. Картошка должна пахнуть картошкой! — Спустя буквально пару вздохов картошка Димы запахла земляничным мылом. — Черт…

Дима, готовый к такому повороту, даже глазом не моргнул, продолжая невозмутимо есть.

— Если ты думаешь, что воздействия — это просто, то ошибаешься. Ты должен учиться. Учиться запоминать, воспринимать и с идеальной точностью воспроизводить. Поэтому если ты в чем-то не уверен, то лучше не воздействуй. Воздействия «бубей» только кажутся легкими. Ты можешь пытаться обмануть глаза, нос, уши, даже рецепторы во рту, но если ты ошибешься, мозг человека, которого ты хочешь обмануть, мгновенно распознает подделку.

— Я это понимаю, Дима. И понимаю, что лучше не делать, чем сделать до половины и попасться, — запах мыла рассеялся. Следующие минут пять он сосредоточенно жевал капустный листик и над чем-то усиленно думал.

Запах манго получился просто идеальным. Ни единой химической нотки. Теплый солнечный запах. Легкий солоноватый бриз, горьковатый привкус моря. Лето, жара…

— Нет, море не могу… сил не хватает, — расстроено выдохнул Сева и вернул потолку вид потолка, а не пронзительно-голубого высокого неба.

— Ты похож на ребенка, Пернатый, — тепло рассмеялся Дима, наблюдая за ним. Может, лучше дать ему наиграться, а потом уже браться за что-то серьезное? — Попробуй воспроизвести то, что ты хорошо знаешь. До мельчайших деталей. Можно что-нибудь маленькое, но так, чтобы я в это поверил.

Пернаааатый…

Милое прозвище неожиданно согрело. Домашнее. Уютное. И беды и горести сразу стали какими-то незначительными, надуманными. Сева улыбнулся, быстро приговорил остатки салата и картошки и откинулся на спинку стула. Так его называл Влад. И его сослуживцы. Те, кого брат считал почти друзьями. Среди особистов не бывает дружеских чувств. Встречается некая странная близость между теми, кто долго работает в паре.

Что-то знакомое, близкое, что-то, что он знает лучше, чем что бы то ни было на этом свете. Что это?

Вилка плясала в пальцах, выписывая немыслимые восьмерки. Будь у него возможность — он и сам танцевал бы, вот так же, быстро, вертко. Так трудно усидеть. Так немыслимо сложно просто сосредоточиться. Но вот так, когда нервно подрагивают пальцы — проще.

Мягкий плюшевый медведь. Замусоленный красный бант на шее, мутные пластиковые глазки-пуговки, пришитая старательно когда-то давно, мамой, лапа. Он любил с ним спать, когда был маленьким. Так давно. Кажется, целую жизнь тому назад. Он мягкий и теперь. И такой же лохматый. И нежный плюш пахнет лавандой. Так же, как пахла мама…